Леди Мюриел протяжно вздохнула.

 — Это переворачивает все представления о Добре и Зле — это во-первых! Присутствуй ты на том ужасном судебном разбирательстве, ты, чего доброго, скажешь, что убийца — наименее виновный из сидящих в зале, а судья, который судит его за уступку искушению, сам совершает преступление, перевешивающее все подвиги подсудимого!

— И скажу, — твёрдо заявил Артур. — Согласен, что звучит как парадокс. Но только подумайте, сколько совершается низостей, когда люди уступают какому-то очень лёгкому искушению, которому легко можно противостоять, и уступают сознательно, просто из душевной лености [40] ?

 — Не могу осудить твою теорию, — сказал я, — но насколько же она расширяет область Порока в нашем мире!

 — Неужели правда? — озабоченно спросила леди Мюриел.

 — Да нет же, нет и нет! — нетерпеливо ответил Артур. — На мой взгляд, она расчищает те тучи, что нависают над всемирной историей. Когда мне впервые стало это ясно, я, как сейчас помню, вышел побродить в поля и всё повторял про себя этот стих Теннисона: «Недоуменью места нет!» Мысль, что, возможно, реальная вина рода человеческого неизмеримо меньше, чем я воображал, что миллионы, которые, как я думал, безнадёжно погрязли в злодеяниях, были, быть может, едва ли вовсе порочны — эта мысль была сладка, как не выразить и словами! Жизнь показалась мне светлее и прекраснее, стоило только зародиться в моей голове такой мысли! «И ярче изумруд блеснул в траве, И чище в море засиял сапфир!» [41] — Когда он говорил последние слова, его голос дрожал, а на глаза навернулись слёзы.

 Леди Мюриел закрыла лицо руками и с минуту сидела не говоря ни слова.

 — Какая это прекрасная мысль, — наконец произнесла она, поднимая глаза. — Как я благодарна тебе, Артур, что ты вложил её и мне в голову!

 Граф вернулся в самое время, чтобы присоединиться к самому чаепитию. Заодно он принёс очень тревожные известия о лихорадке, вспыхнувшей в маленьком городишке при гавани, расположенной ниже Эльфстона. Лихорадка оказалась столь злокачественной, что хоть и появилась там всего день-два назад, уже свалила с ног дюжину человек, из которых два-три находились, по слухам, в критическом состоянии.

 В ответ на нетерпеливый вопрос Артура, который, разумеется, выказал к этому предмету глубокий научный интерес, граф смог добавить очень немного специальных подробностей, хоть и виделся с местным врачом. По всему выходило, что это была почти что новая болезнь, по крайней мере в этих краях, хотя можно было доказать, что она идентична «Мору», известному из истории, — очень заразная и устрашающе скорая по своему действию.

 — Это, однако, не помешает нам устроить запланированный приём, — заверил граф в заключение. — Никто из приглашённых не живёт в заражённом районе, который, как вы понимаете, населяют одни рыбаки; так что приходите без опаски.

 Всю дорогу домой Артур был молчалив, а придя к себе, немедленно погрузился в медицинские штудии, связанные с пугающим заболеванием, о котором он давеча услышал.

ГЛАВА IX. Прощальный приём

 На следующий день мы с Артуром в назначенный час прибыли в Усадьбу. Гостей пока собралось немного — а всего пригласили восемнадцать человек, — и они беседовали с графом, поэтому у нас была возможность переброситься несколькими фразами с хозяйкой.

 — Кто этот столь учёно выглядящий господин в огромных очках? — спросил её Артур. — Я ведь не встречал его здесь раньше?

 — Нет, это новый наш знакомый, — отвечала леди Мюриел, — немец, если не ошибаюсь. Премилый старичок! В жизни не встречала более учёного человека — за одним исключением, разумеется, — смиренно добавила она, заметив, что Артур распрямился с видом оскорбленного достоинства.

 — А та девица в синем позади него, которая беседует с тем господином, явно иностранцем? Она что, тоже учёная?

 — Вот этого не знаю, — сказала леди Мюриел. — Мне, правда, преподнесли её как замечательную пианистку. Надеюсь, сегодня вечером вы её услышите. Я попросила этого иностранца привести её, поскольку он тоже большой знаток музыки. Французский маркиз, если не ошибаюсь. Чудно поёт!

 — Наука, музыка, пение... Кого только не встретишь на ваших приёмах! — сказал Артур. — Сам себя чувствуешь знаменитостью среди таких звёзд. Люблю музыку, впрочем.

 — Но тех, кого сильнее всего хотелось бы видеть, всё же нет! — сказала леди Мюриел. — Ведь вы не привели с собой тех двух прелестных детишек, — продолжала она, обращаясь ко мне. — Помнишь, этим летом твой друг приводил их к нам как-то на чай? — вновь обратилась она к Артуру. — Вот кого милее нет!

 — Это верно, — подтвердил я.

 — Так почему же вы не привели их с собой? Вы же обещали моему отцу.

 — Мне очень жаль, — сказал я, — это оказалось невозможным... — На сим я, отлично помню, собирался закончить; и с чувством крайнего изумления, которое совершенно не способен выразить словами, я услышал собственные слова: — Но в течение вечера они ещё к нам присоединятся. — Вот что было произнесено моим голосом и вышло, вне всякого сомнения, из моих уст!

 — Как я рада! — воскликнула леди Мюриел. — С удовольствием познакомлю их кое с кем из моих друзей. А когда вы их ждёте?

 Куда было деваться? Единственным честным ответом был бы такой: «Это не я сказал; я этого не говорил, и это неправда!» Но у меня не хватило духу на такое признание. Репутацию сумасшедшего, по моему убеждению, не слишком трудно приобрести, но вот отделаться от неё поразительно нелегко; нет никаких сомнений, что вслед за подобным заявлением немедленно последует справедливое распоряжение: «de lunatico inquirendo» [42] .

 Видимо, леди Мюриел решила, что я не услышал вопроса, и обратилась к Артуру с замечанием по совершенно другому поводу, я же получил время, чтобы оправиться от потрясения — или пробудиться от моего секундного «наваждения», смотря по тому, что в тот момент преобладало.

 Когда окружающие предметы снова обрели реальность, Артур говорил:

 — Боюсь, тут уж ничего не поделать — их количество должно быть конечным.

 — Я буду огорчена, если придётся в это поверить, — сказала леди Мюриел. — Но если честно, в наши дни и впрямь не сыщешь по-настоящему новой мелодии. То, что нам преподносят как «последнюю новинку сезона», всегда напоминает мне что-то, что я уже слышала в детстве.

 — Придёт ещё день — если мир просуществует достаточно долго, — сказал Артур, — когда все возможные мелодии окажутся уже сочинёнными, и составлены все возможные каламбуры... — (Леди Мюриел заломила руки на манер трагической актрисы.) — ...и хуже того, все возможные книги написаны! Ведь количество слов конечно.

 — Для авторов большой разницы не будет, — ввязался и я в их диспут. — Вместо того чтобы решить: «Какую книгу мне написать?», автор спросит себя: «Которую книгу мне написать?» Разница в словах, и только [43] .

 Леди Мюриел одобрительно мне улыбнулась.

 — Но сумасшедшие и тогда будут писать всё новые книги, ведь правда? Они не смогут вторично написать разумную книгу!

 — Верно, — сказал Артур. — Но и их книги тоже подойдут к концу. Количество сумасшедших книг так же конечно, как и количество сумасшедших людей.

 — А уж их-то из года в год всё больше, — произнёс напыщенный господин, сам на себя возложивший, очевидно, обязанность не давать гостям скучать в этот день.

 — Да, об этом пишут, — отозвался Артур. — И когда девяносто процентов из нас станут сумасшедшими, — (Артур, вероятно, вновь пришёл в дурное расположение духа и склонен был провозглашать нелепицы), — приюты станут выполнять своё прямое предназначение.